Бессмертники — цветы вечности - Роберт Паль

Когда полицейский чиновник и сопровождающие его лица удалились, вся камера столпилась вокруг Литвинцева.

— Ну как, Петро, может, зря эти бумажки подписали?

— Пустая формальность. Нас они ни к чему не обязывают.

— А сведения в жандармском управлении? Откуда они у жандармов?

Мыльников, Ильин, Шаширин и Трясоногов — активные боевики, участники многих эксов. Их тревоги ему понятны.

— Прежде с полицией дела иметь не приходилось? Никому?

— В каком смысле, Петро?

— В тюрьме первый раз?

— Бог, как говорится, миловал, в первый!

— Тогда какие же могут быть сведения? Тоже — пустая формальность. Все постановления по одной шаблонке сделаны, разве не видите?

— А что — и верно! Только фамилии разные вставлены, наши!

Видя, что товарищи несколько успокоились, Петр решил подготовить их к главному.

— Скоро начнут таскать на допросы, поэтому давайте условимся крепко и точно: друг друга мы совершенно не знаем, никогда не виделись, ясно? Беллонина не знаем тоже. О собрании на его квартире понятия не имеем. И всех нас полиция задержала на улице, чисто случайно. Что бы вам ни говорили, чем бы ни грозили, стойте на своем, не давайте себя сбить или обмануть. Этим мы и себя сбережем, и другим поможем. — Несколько помолчав, добавил: Если хотите, это мой приказ, друзья. Может быть, последний.

Из всех арестованных хуже всех чувствовал себя Беллонин. Закончив разговор с боевиками, Петр подсел к нему.

— Вам бы, Николай Никитич, тоже следовало подготовить себя к допросам. От ваших показаний будет зависеть очень многое. И для нас, и для тех, кому удалось благополучно уйти, ну и для вас, разумеется, тоже.

— Напрасно тревожитесь, доносчиком никогда не был.

— Простите, я не хотел вас обидеть. Но тюремного опыта у вас нет, думал, мой пригодится.

Беллонин поглядел на него заинтересованно.

— Значит, не в первый раз?

— Грешен, господин инженер, случалось… И вот что я из всего этого вынес. Никогда не говорите на допросе правду…

— Само собой! — рассмеялся инженер. — Этому и меня учить не надо, не ребенок!

— Я хотел сказать, что на допросе нельзя говорить правду, но при всем при том нужно быть как можно более правдоподобным. И в том, что ты говоришь, и в том, как держишь себя. Причем чем твоя версия проще, тем она правдоподобнее. Ведь правда, она всегда проста, не так ли?

— Согласен с вами. Однако что вы можете сейчас посоветовать мне? Не вообще, а конкретно, в нашем сегодняшнем положении?

— Пристав уже спрашивал вас о собрании?

— Первым делом!

— И что вы ему сказали?

— Сказал, что незнакомые люди собрались поделиться мыслями о выборах в Государственную думу.

— А как они попали в вашу квартиру — незнакомые?

— Привел один человек.

— Тоже незнакомый?

— Нет, я слышал его выступление в Дворянском собрании. Только и всего.

— Фамилия?

— Трапезников.

— Вот и отлично! Ваша версия готова. Держитесь за нее крепко!

— Но ведь это — правда.

— Тем более. Правды здесь ровно столько, сколько нужно для образования правдоподобия. Словом, все валите на этого загадочного Трапезникова, который, конечно же, совсем не Трапезников, и на то, что подобные собрания нынче проходят повсюду.

— Но ведь для их проведения необходимо разрешение губернатора!

— А вот этого, господин инженер, вы как раз и не знаете! Не знаете и все! Можете даже каяться и виниться, другой вины за вами нет.

Слушая его горячую убежденную речь, Беллонин заметно оживился и даже повеселел.

— А вы действительно бывалый человек.

— Я же говорю: грешен, господин инженер. Беда, как говорится, вымучит, она же, горькая, и выучит.

Наклонившись к самому уху Беллонина, он прошептал:

— Теперь у меня к вам одна просьба, Николай Никитич. Разрешите?

Инженер молча кивнул — дескать, слушаю.

— Скоро вы вернетесь домой, в семью. У вас будет время покопаться в снегу, кое-что расчистить в своем дворе…

— Извините, дорогой, но для этого у нас имеется дворник!

— Это нужно сделать до дворника.

— Что именно?

— В сугробе за вашей уборной закопаны пять револьверов. Сами понимаете, чьи они. Не дайте им пропасть.

— Кому передать? — быстро сообразил инженер.

— Варвару Дмитриевну Симонову знаете?

— Ей? — удивился Беллонин.

— Правильно поняли! А то мне очень уж не хотелось делать такого подарка вашему дворнику.

Вечером их развели по разным камерам. «Вовремя поговорили, — удовлетворенно заметил Петр, — остается надеяться, что товарищи не подведут».

Ротмистр Леонтьев придвинул к себе допросный бланк, обмакнул перо в чернильницу и поднял на арестованного вопросительный взгляд.

— Итак, фамилия, имя, отчество? Звание?

— Петр Никифоров Литвинцев. Рабочий, из крестьян.

— Место родины?

— Самарская губерния, Бузулукский уезд, Графская волость, село Киселевка.

— Вероисповедание?

— Православный.

— Лета?

— Двадцать шесть лет.

— Грамотность или место воспитания?

— В девять лет поступил в сельское училище в Киселевке и окончил его через три года.

— Был ли под судом или следствием?

— Не был.

— Женат или холост? Если женат, то на ком?

— Женат. Жена Варвара Андреевна Литвинцева, двадцати двух лет, проживает в селе Киселевке, детей нет.

— Имеются ли собственные средства и в чем они заключаются?

— Живу за счет личного труда.

— Знаете ли какое ремесло?

— Чернорабочий…

Пройдясь таким образом по всем графам и получив на них исчерпывающие ответы, Леонтьев отодвинул чернильницу, бумагу и свободно откинулся на спину стула.

— А теперь давайте побеседуем, Литвинцев… В полицейском управлении, как следует из протокола, при задержании вы отказались указать место своего жительства в Уфе. Почему, позвольте узнать?

— Потому что у меня его тут нет, ваше благородие.

— Как так? Бродяга, значит?

— Не бродяга, ваше благородие, зачем вы так-то? — натурально обиделся арестант. — Имеются у меня и место жительства, и дом, и семья. Я ж вам говорил давеча: Самарская губерния, Бузулукский уезд…

— Я про Уфу, Литвинцев, про Уфу! В Уфе где живете?

— В Уфе дома у меня нет, верно…

— Вот я и говорю — бродяга. Беспаспортный бродяга!

— Никак нет, ваше благородие, не бродяга я…

Леонтьева уже начинал раздражать этот человек.

— Ну, довольно! Когда появились в Уфе, чем занимаетесь?

— Вот с этого и следовало бы начинать, а то — бродяга, бродяга!..

— Я сказал, довольно! Извольте отвечать, Литвинцев!

— Хорошо, отвечу. В Уфу я приехал из Самары третьего февраля для приискания заработка. До этого дней пять прожил в Самаре в обществе приказчиков. Тоже искал работу. В Уфе у меня есть знакомый магометанин Давлет. Ночь провел у него в Нижегородке, чей дом, не знаю.

— Прежде в нашем городе бывать приходилось?

— В первый раз тут.

— Откуда же Давлета знаете?

— Познакомился с ним летом девятьсот пятого. На пароходе по пути в Саратов. Фамилии не знаю, Давлет — и все.

— Так вы, кроме Самары, и другие города знаете?

— В Саратове работал грузчиком, в Казани — учеником слесаря в пароходстве, в Нижнем и Астрахани — матросом… Жизнь повидал, что и говорить…

«А ведь, похоже, не врет, — приглядываясь к арестанту, думал ротмистр. — Полурабочий-полукрестьянин, типичное явление русской жизни. От земли оторвался, к городу не пристал. Вот и носит его из конца в конец России…»

— Выходит, человек вы бывалый, Литвинцев, — продолжая присматриваться, говорил Леонтьев. — Только вот почему без документа ходите? Тем более — в дороге, в чужом городе.

— Так ведь все вещи и паспорт у Давлета оставил, ваше благородие. А то ведь и потерять не долго.

— Адрес? Чей дом? Отвечайте быстро!

— Адрес — Нижегородка, чей дом, не знаю. Я там всего-то одну ночь переночевал, только глазами место и запомнил. Если не верите, отпустите на два часа — все сам и принесу. Тогда и убедитесь.

Леонтьеву показалось, что в серых глазах этого простоватого на вид бродяги мелькнуло что-то похожее на усмешку.

— Что смеетесь? Или весело у нас в тюрьме показалось?

— Виноват, ваше благородие. Просто второй раз об адресе спросили, вот я и подумал: а памятью барин не силен, не силен… Чтобы память хорошая была, нужно много меду есть. А еще лучше — с грецкими орехами. У нас в Астрахани боцман один был. Так тот только тем и питался, но зато, скажу я вам, память у человека была — каждый грешок за матросом годами помнил.

Ротмистр выдвинул ящик стола, взял из пачки папиросу и, основательно размяв ее, закурил.

— О памяти не надо, Литвинцев, на нее я пока не жалуюсь. Вспомните-ка лучше, голубчик, как вы четвертого февраля попали на квартиру к инженеру Беллонину и что там делали?